ВОЛШЕБНАЯ СИЛА ИСКУССТВА   

Здравствуйте. Елена Сергеевна!..

Старая учительница вздрогнула и подняла глаза. Перед нею стоял невысокий молодой человек. Он смотрел на нее весело и тревожно, и она, увидев это смешное мальчишеское выражение глаз, сразу узнала его.

— Дементьев? — сказала она радостно.— Ты  ли  это?

— Это я,— сказал человек,— можно сесть?

Она кивнула, и он уселся рядом с нею.

— Как же ты поживаешь, Дементьев, милый?

— Работаю,— сказал  он,— в  театре.  Я  актер.  Актер

на бытовые роли, то, что называется «характерный». А работаю много! Ну, а вы? Как вы-то поживаете?

— Я по-прежнему, — бодро сказала    она, — прекрасно!

Веду четвертый класс, есть просто удивительные ребята.

Интересные, талантливые... Так что все великолепно!

Она помолчала и вдруг сказала упавшим голосом:

— Мне комнату новую дали... В двухкомнатной квартире... Просто рай...

Что-то в ее голосе насторожило Дементьева.

— Как вы  это  странно  произнесли,  Елена   Сергеевна,— сказал он,— невесело как-то...   Что, мала,   что  ли, комната? Или далеко ездить? Или без лифта? Ведь что-то есть, я чувствую. Или кто-нибудь хамит? Кто же? Директор школы? Управдом? Соседи?

— Соседи, да,— призналась Елена Сергеевна.— Понимаешь, я живу как под тяжестью старого чугунного утюга. Мои соседи как-то сразу поставили себя хозяевами новой квартиры. Нет, они не скандалят, не кричат. Они действуют. Выкинули из кухни мой столик. В ванной заняли все вешалки и крючки, мне негде повесить полотенце. Газовые горелки всегда заняты их борщами, бывает, что жду по часу, чтобы вскипятить чай... Ах, милый, ты мужчина, ты не поймешь, это все мелочи. Тут все в атмосфере, в нюансах. Не в милицию же идти! Не в суд же! Я не сумею с ними справиться...

— Все ясно,— сказал Дементьев, и глаза у него стали недобрыми,— вы правы. Хамство в чистом виде... А где же это вы проживаете, адрес, какой у вас? Ага. Спасибо, я запомнил. Я сегодня вечером к вам зайду. Только просьба, Елена Сергеевна:   ничему не   удивляться. И полностью мне во всей моей   инициативе   помогать.   В   театре   это называется   «подыгрывать»!   Идет?   Ну,   до вечера!   Попробуем на ваших троглодитах   волшебную   силу   искусства!

И он ушел.

А вечером раздался звонок. Звонили один раз.

Мадам Мордатенкова, не спеша шевеля боками, прошла по коридору и отворила. Перед ней, засунув ручки в брючки, стоял невысокий человек в кепочке. На нижней влажной и отвисшей его губе сидел окурок.

— Ты, что ли, Сергеева? — хрипло   спросил    человек в кепочке.

— Нет,— сказала шокированная всем его видом Мордатенкова. — Сергеевой два звонка.

— Наплевать.  Давай  проводи! — ответила  кепочка.

Оскорбленное достоинство   Мордатеиковой   двинулось в глубь квартиры.

— Ходчей    давай, — сказал   сзади   хриплый    голос, — ползешь, как черепаха.

Бока мадам зашевелились порезвей.

— Вот,— сказала она и указала на дверь Елены Сергеевны, — здесь!

Незнакомец, не постучавшись, распахнул дверь и вошел. Во время...его разговора с учительницей дверь так и осталась неприкрытой. Мордатенкова, почему-то не ушедшая к себе, слышала каждое слово развязного пришельца.

— Значит, это вы повесили бумажку насчет обмена?

— Да,—послышался сдержанный голос Елены Сергеевны. — Я...

— А мою-то конуренку видела?

— Видела.

— А с Нюркой, женой моей, разговор имела?

- Да.

— Ну, что ж... Ведь я бе так скажу... Я бе честно: я бы сам ни в жисть не поменялся. Сама посуди, у мине там два корешка. Когда ни надумаешь, всегда на троих можно сообразить. Ведь это удобство?

Удобство... Но, понимаешь, мне метры нужны, будь они неладны. Метры!

— Да, конечно, я понимаю, - послышался сдавленный голос Елены Сергеевны.

— А зачем мне метры, почему они нужны мне, соображаешь? Нет? Семья, брат Сергеева, растет. Прямо не по дням, а по часам! Ведь старшой-то мой, Альбертик-то, что

отмочил? Не знаешь? Ага! Женился он, вот что! Правда, хорошую веял, красивую. Зачем хаять? Красивая — глазки  маленькие,  морда  во!   Как   арбуз!!!   И    голосистая...

Прямо Шульженко. Целый день:   «Ландыши, ландыши».

Потому что голос есть — она любой  красноармейский ансамбль переорет!  Ну,  прямо Шульженко! Значит, они с Альбертиком-то очень просто могут вскорости внука отковать, так? Дело-то молодое, а? Молодое дело-то или нет, я бе спрашиваю?

— Конечно, конечно,— совсем уж тихо донеслось из комнаты.

— Вот то-то и оно! — хрипел голос незнакомца в кепочке.—Теперь  причина  номер два:   Витька.

Младший мой. Ему седьмой пошел. Ох, и малый, я бо доложу. Умница! Игрун. Ему место надо? В казаки-разбойники! Он вот на прошлой неделе затеял запуск спутника на Марс, чуть всю квартиру не спалил, потому что теснота! Ему простор нужен. Ему развернуться негде. А здесь? Ступай в коридор и жги чего хочешь! Верно я говорю? Зачем ему в комнате поджигать? Ваши коридоры просторные, это для меня плюс! А?

— Плюс, конечно.

— Так что я согласен. Где наша не пропадала! Айда коммунальные услуги смотреть!

И Мордатенкова услышала, что он двинулся в коридор. Быстрее лани метнулась она в свою комнату, где за столом сидел ее супруг перед двухпачечной порцией пельменей.

— Харитон,—- просвистела мадам,— там бандит какой-то пришел, насчет обмена с соседкой! Пойди же, может быть, можно как-нибудь воспрепятствовать!..

Мордатенков пулей выскочил в коридор. Там, словно только его и дожидаясь, уже стоял мужчина в кепочке, с прилипшим к губам окурком.

— Здесь сундук поставлю,— говорил он, любовно поглаживая ближний угол,— у моей мамы сундучок есть, тонны на полторы. Здесь мы его поставим, и пускай спит. Выпишу себе маму из Смоленской области. Что я, родной матери тарелку борща не налью? Налью! А она за детьми присмотрит. Тут вот ейный сундук вполне встанет. И ей спокойно, и мне хорошо. Ну, дальше показывай.

— Вот здесь у нас еще маленький коридорчик, перед самой ванной,— опустив глаза, пролепетала Елена Сергеевна.

— Игде,— оживился мужчина в кепочке,— игде? Аа, вижу, вижу.

Он остановился, подумал с минуту, и вдруг глаза его приняли наивно-сентиментальное выражение.

— Знаешь чего? — сказал он доверительно.— Я бе скажу, как своей. Есть у меня, золотая ты старуха, брательник. Он, понимаешь, ал-голик. Он всякий раз, как подзашибет, с час по ночам ко мне стучится.

Прямо, понимаешь, ломится. Потому что ему неохота в отрезвиловку попадать. Ну, он, значит, колотится, а я, значит, ему не отворяю. Мала комнатенка, куды его? С собой-то ведь не положишь? А здесь кину на пол какую-нибудь тряпку, и пущай спит! Продрыхнется и опять смирный будет, ведь это он только пьяный скандалит. Счас, мол, вас всех перережу. А так ничего, тихий. Пущай его тут спит.

Брательник все же... Родная кровь, не скотина ведь...

Мордатенковы в ужасе переглянулись.

— А вот тут наша ванная,— сказала Елена Сергеевна и распахнула белую дверь. Мужчина в кепочке бросил только один беглый взгляд и одобрительно кивнул:

— Ну, что ж, ванна хорошая, емкая. Мы в ней огурцов насолим на зиму. Ничего, не дворяне. Умываться и на кухне можно, а под первый май — в баньку. Ну-ка, покажь-ка кухню. Игде тут твой столик-то?

— У меня нет своего стола,— внятно сказала  Елена Сергеевна,— соседи его  выставили.   Говорят, два стола тесно.

— Что? — сказал   мужчина в кепочке   грозно... — Какие такие соседи? Эти, что ли?! — Он   небрежно ткнул в сторону Мордатенковых.— Два стола им тесно? А, буржуи недорезанные! Ну, погоди, чертова кукла, дай, Нюрка сюда приедет, она тебе глаза-то живо выцарапает, если ты только ей слово поперек пикнешь!

— Ну, вы тут не очень, — дрожащим голосом сказал Мордатенков,— я попросил бы соблюдать...

— Молчи, старый таракан,— прервал его человек в кепочке,— в лоб захотел, да? Так я брызну! Я могу! Пущай я в четвертый раз пятнадцать суток отсижу, а тебе брызну! А я-то еще сомневался, меняться или нет. Да я за твое нахальство из прынцыпа переменюсь! Баушк! — Он повернулся к Елене Сергеевне. — Пиши скорее заявление на обмен! У меня душа горит на этих подлецов! Я им жизнь покажу! Заходи ко мне завтра утречком. Я бе ожидаю.

И он двинулся к выходу. В большом коридоре он, не останавливаясь, бросил через плечо, указывая куда-то под потолок:

— Здесь корыто повешу. А тут мотоциклет. Будь здорова. Смотри не кашляй.

Хлопнула дверь. И в квартире наступила мертвая тишина. А через час...

Толстый Мордатенков пригласил Елену Сергеевну на кухню. Там стоял новенький сине-желтый кухонный столик.

- Это вам, — сказал Мордатенков, конфузясь. — Зачем вам тесниться на подоконнике. Это вам. И красиво и удобно. И бесплатно! И приходите к нам телевизор смотреть.

Сегодня Райкин. Вместе посмеемся...

— Зина,    солнышко,— крикнул:   он    в   коридор, — ты смотри же, завтра пойдешь в молочную, так не забудь Елене Сергеевне кефиру захватить. Вы ведь кефир пьете по утрам?

- Да, кефир, — сказала Елена Сергеевна...

—А хлеб какой предпочитаете? Круглый, рижский, заварной?

— Ну, что вы, — сказала Елена Сергеевна, - я сама!..

— Ничего,— строго сказал Мордатенков и снова крикнул в коридор: — Зинулик, и хлеба! Какой Елена Сергеевна любит, такой и возьмешь!.. И когда придешь, золотко, постираешь ей, что нужно...

— Ох, что вы!.. — замахала руками Елена Сергеевна и, не в силах больше сдерживаться, побежала к себе. Там она сдернула со стены полотенце и прижала его ко рту, чтобы заглушить смех. Ее маленькое тело сотрясалось от хохота.

— Сила искусства! — шептала Елена Сергеевна, смеясь и задыхаясь, — О, волшебная сила искусства...